- Ему? На тебя? Плевать? - она смеется заразительно, снимая огромные стильные очки, вытирая слезы, - Ой, насмешила! Ой, глупая! То есть после всего этого он к тебе полез целоваться, а ты считаешь, что ему плевать?

- Кто полез целоваться? – Глеб всё-таки слышит. – Коршун?

- Нет, чижик… До Коршуна ему еще расти и расти. И всё-таки, я бы на твоем месте устроила ему… Варфоломеевскую ночь!

Я не очень понимаю, что она имеет в виду. Но новые фото с Инной, которые вылезают на моей страничке опять приводят в ярость.

Ну что ж… Мы принимаем бой.

Сначала парикмахерская. Нет больше милой девочки Селены. Синеглазки. Нет!

Специально покупаю линзы. Почти черные. Пусть любуется. И прическу меняю. Мне не идёт быть брюнеткой, но плевать.

Нежной девочки больше нет.

Есть та, которой тоже всё равно. Железная, пусть не Щепка, но…

Сотка. Почему нет? Фамилия у меня Сотникова, так что… буду Соткой. И не железной, а стальной.

И всё-таки, перед появлением в классе «Е» я мандражирую.

Маме легко удалось меня перевести – я знаю, что это папа Коршуна надавил.

Меня он бесит. Но я вижу, как он на маму смотрит, пылинки сдувает. Пусть живёт пока.

Стою в коридоре. Слышу сердитый голос директрисы «Ксенона», Ксении Сергеевны, которая меня привела.

- Одиннадцатый «Е», почему сидим? Встаем, когда директор заходит. Ольга Александровна, что у вас тут опять за представление? Торопов, Щепкина? Те же на манеже?

Так… меня слегка подколбашивает. Опять Тор и Щепка? Что он еще там натворил?

- Ольга Александровна, с сегодняшнего дня в вашем классе будет не двадцать четыре ученика, а двадцать пять. Заходи, давай, что ты там стоишь, скромничаешь? Вот, прошу любить и жаловать. Не новенькая, почти старенькая. Селена Сотникова теперь учится с вами.

Я захожу и сразу натыкаюсь на дикий, злой взгляд Коршуна.

А мне плевать! Он мне никто!

Глава 43

Адский трэш и угар!

Вот это её явление. Весь её вид…

Ничего не осталось от той милой летней девочки Селены.

И почему-то острым лезвием вдоль вен мысль – это всё только из-за меня! Я обещал любить! Я обещал быть рядом. Я обещал, что прошлое по барабану.

Провалил по всем фронтам. И это бесит. От этого еще сильнее ненавижу. Не себя… Всё равно почему-то её!

Потому что напоминает мне о том, какая я мерзкая скотина…

- Надеюсь, никто не против? – «Ксенон» как специально добивает. Добавляет. Льёт кислоту на незажившие…

Резко с места срываюсь. Иначе не вывезу.

- А если против?

- В каком смысле, Коршунов? – директриса типа не отдупляет, ага… Знает, овца, что было в радиорубке, всё знает! Но…

- В прямом. Не могу находится с ней в одном помещении. Воняет.

- Завали, Коршун. Это от тебя воняет гнилью. Гнилой, как и вся твоя семейка. – Что? Реал? Это она сказала?

У меня планка падает, алая пелена перед глазами. Я как бык, увидевший в руках тореро кровавый плащ, бросаюсь вперед, всё сметая, хватаю, впечатываю в стену, забив на то, что рядом директриса трётся.

- Что ты сказала?

Смотрю в её глаза. Не понимаю. Где моя Синеглазка? Где мои любимые гортензии? За хрен она напялила эти адовы линзы? Хочется залезть пальцами под веки и вырвать! Хочется… хочется вытрясти из неё душу. Держу, смотрю, а у самого сердце на предельных оборотах, тахометр сходит с ума, ревёт движок, опаляет огнём, не вижу, не слышу, только чувствую. Чувствую, как между нами расползается вязкая, мазутная ненависть. Брось спичку – полыхнёт! А мы и так обожжены оба…

Время остановилось. Только я. И только она. Только она уже не она, другая. С таким же выжженым нутром. И мозгами понимаю – виноват! Что я с тобой сотворил, девочка Синеглазка? И что ты со мной сотворила? Почему я всё еще люблю? Всё еще мечтаю забыть, забить, вымыть из памяти, удалить, отформатировать диск и просто быть рядом!

И в то же время отравляет опять яд гадких мыслей. Об отце, который предал. О матери, которая только о себе. О девочке, которая отдала свои губы другому так легко. Случайно? Нет! Не верю я в такие случайности.

Я вот всё, что творю, делаю вполне сознательно. Без удовольствия. Наоборот. Противно до одури целовать других. Мерзко.

Да я и не целую уже. Всё. Записался в отшельники – отшил всех. И прячусь. Нет, не дома. Там маман бесит.

Приезжаю на базу, где трасса, сажусь на свой байк и гоняю до одури. На бензине разоряюсь. Тренер мой нудит, что всё для меня закончится плохо. А я просто уже не знаю – плохо это как?

Хуже чем есть – не будет, мне так казалось.

Но вижу в моём классе Синеглазку в черных линзах и всё…

А она не моргает. Как будто и не боится… Бессмертная…

Чувствую твёрдую руку на плече.

- Эй, Стас, легче…

Тор, твою ж… какого лезет? Тоже мне, друг! Размяк от этой своей… Щепки.

Я, честно, прихренел еще вчера, когда он её из зала утащил. Она тоже, красава, устроила стрип-пати. Нет, ну просто капец! Когда она вышла на середину, полуголая, в одних плавках шортиками мы все охренели. На бедного физрука смотреть было страшно! Просто кабздец! А Щепка еще и огрызалась! Ей вообще абсолютно фиолетово было что происходит и как!

Она бы и по школе голая пошла, леди Годива, блин…

Но тут появился наш красава Тор, снял футболку, одет свою принцессу.

Мы-то с Да Винчи в теме, что Тор запал не кисло – ах-ах! Да, заставил Мирона вернуть Щепке шмотки. А потом… потом они вышли вместе и уехали на его тачке.*

А мы… мы с Да Винчи уже вечером их снова засекли.

Да уж… я офигел.

Почему-то не думал, что всё у них вот так.

Ей же на всё по фигу мороз. Получается, не на всё?

Пытаюсь ладонь друга сбросить.

- Отвали.

- Стас!

Держусь, чтобы и ему не втащить. На грани. Просто по лезвию бегу. Хочется этой конченной объяснить, чтобы валила отсюда поскорее!

- Коршунов, немедленно сел на место! – «Ксенон» вопит, но мне плевать, пока она не выдает следующую хрень. – Я позвоню твоему отцу.

Отцу, значит? Позвонит? Да, пожалуйста! Пусть насладится разговором! Может он ей объяснит, какого хрена меня из своей жизни выпилил?

- Привет ему от меня передайте. Адьос!

Обрываю руку Тора, толкаю плечом, сваливаю хлопнув дверью.

Аут.

Лечу вниз, чуть не сшибаю идущего мне навстречу физрука «Конора», он что-то вопит вслед, а я заскакиваю в раздевалку, дышу тяжело.

Свалить сейчас? Лучше бы я вообще не приходил.

Хорошо, телефон в кармане, пишу Да Винчи, прошу собрать мой шмот.

Он присылает фото. Вот же…

Усмехаюсь.

Чёрт, а мне она такая даже нравится! Дерзкая, блин…

Сидит за моей партой, учебник, тетрадь, папку, пенал – всё на пол скинула. Красава.

Что, вернуться и показать, кто в доме хозяин?

Не могу.

Иду к своей тачиле, сажусь, завожу. Опускаю кресло назад, закрываю глаза, играет радио «Рок» и как назло, как по заказу.

Элвис Пресли…

Мудрецы говорят: спешат лишь дураки

Но я не могу не любить тебя.

Если я останусь, Будет ли это грехом?

Ведь я не могу не любить тебя…

Я не могу не любить тебя, Синеглазка! Я не могу… я пытался! Я пытался вытравить. Пытался заставить. Пытался забыть.

Я не могу. И я…

Я не знаю как жить теперь с этим. Особенно после того, что я сделал с тобой. После всей той дичи, что я натворил за это время. После всей мерзости, которой я позволил случиться.

Я не знаю, как быть. Я устроил тебе сущий ад. И себе. Но на меня плевать. А вот ты…

Ты… милая девочка с голубыми глазами, нежная, прекрасная фея, которую я превратил в это злобное, жёсткое существо, которое сейчас вошло в эти стены.

Я с трудом осознаю, что это плоды моих стараний. Что я виноват в том, что душу твою вывернул. Я заставил тебя поменять цвет гортензий на уголь. Ясное небо на чернильную мглу.

И что мне теперь с этим делать?

Что мне вообще теперь делать?